Гловацкий выбросил папиросу и вышел из машины, одернув китель. Тут его заметили – полковник быстро направился к нему, переходя на строевой шаг, готовясь доложить новому командиру корпуса по всей форме. Только Николай Михайлович махнул на это рукою и без всяких предисловий протянул тому ладонь для обмена крепкими рукопожатиями, а потом листок с кровавыми пятнами.
На тяжелой броневой двери даже навесного замка не было, хотя петли имелись. Поднатужившись, сержант потянул ее на себя, и с немалым трудом удалось распахнуть с чудовищным скрипом заржавевших петель. Внутри, к его удивлению, было сухо и светло, но именно последнее привело Власьева в ужас – левая амбразура дота устроена на 45-мм капонирную пушку, которая вместе с броневой маской отсутствовала, и самое страшное, так это то, что прикрыть отверстие в половину квадратного метра абсолютно нечем. Даже если поставить Максим со щитком, то стоит немцам обстрелять их даже из противотанковых пушечек, наступит полнейшая хана – какое замечательное русское слово как раз для таких ситуаций!
Про 11-ю армию в штабе фронта не знали уже несколько дней – части генерала Морозова, попавшие под страшный массированный танковый удар левого фланга германской группы армий «Центр», разгромлены начисто, их остатки панически бегут, вроде бы к Полоцкому укрепрайону. Связи с нею нет, впрочем, как со многими другими соединениями. Управление войсками практически утрачено, все кругом смешалось в невероятную толчею – штабы всех уровней, от армии до дивизии, отступая с войсками, постоянно меняют места дислокации, на время которой их соединения и части предоставлены собственной судьбе.
Генерал Кленов скривил губы, припомнив довоенную доктрину. Ладно бы один Северо-Западный фронт потерпел бы жуткое поражение, нет, везде советские войска пятились или даже бежали. Повсеместно отступали перед врагом, потерпев не какие-то мифические временные неудачи, как сообщает Совинформбюро, а пережив настоящий разгром. Отошли не только к старой границе, но в центре, на Западном фронте, и на Украине перешли ее. Значит, не в одной армии дело, а в бездарном руководстве.
– Курите, курите, Николай Михайлович. – Ватутин словно спиной видел и разрешил раньше, чем он осмелился просить. – Да, пожалуй, вы правы. Я думаю, одну танковую дивизию немцы постараются протащить там, где уже пытались, через Пушкинские горы. Остальные либо пройдут южнее, либо подождут, пока не выйдет в тыл к Острову обходящая группа.
– Интересно вас послушать. – Манштейн глянул на русского генерала исподлобья, взгляда от изуродованного лица, украшенного «штопкой» с двух сторон, не отводил. Гловацкий снова закурил папиросу, пополз дым – тот же клятый крепкий и кисловатый, как ношеная портянка, жестом предложил сделать то же самое и Манштейну, но тот, мотнув головою, отказался – такой табак и табаком назвать трудно. И как генерал его может курить? Видимо, у Советов совсем плохо с довольствием.