За последние дни и без того невеселое настроение командира корпуса стало откровенно мрачным и тоскливым. Еще 26 июня в штаб поступил приказ из Москвы о перевозке всех трех дивизий его корпуса на станцию Карамышево и в сам Псков. На все отводилось пять дней – погрузиться в эшелоны, доехать и разгрузиться. Вот только легко сказать да запланировать, а жизнь отвечает своей суровой реальностью, весьма далекой от планов и крайне жестокой.
Такова российская действительность, существующая независимо ни от власти, ни от времени – кондуктора и проводники вагонов зачем-то постоянно защелкивают окна, словно сквозняк – самая страшная беда вроде мора для пассажиров. Вот только для нынешних постояльцев вагонов простуда не есть зримая опасность: пулеметы, обстрелы и бомбежки куда страшнее людям в защитного цвета гимнастерках, так что и окна плацкартных вагонов, и двери теплушек были распахнуты настежь.
В углу стояли два ящика с бутылками вина – Семин живо поставил на стол пять стаканов и открыл бутылку. Странная она была, без этикеток, чуть запыленная. И наклеена полоска бумаги, судя по клеточкам, из ученической тетради, с чернильной надписью грузинской вязью, совершенно непонятной для всех собравшихся.
– Вы царский офицер?! Или у белых служили?!
Фронта как такового не существовало, весь буквально рухнул на всем своем протяжении. Последняя надежда еще теплилась в душе на удержание позиций вдоль правого берега Западной Двины, которую латыши называют Даугавой. Ведь это удалось в ту первую войну с германцами, когда молодым подпоручиком, только что окончившим Владимирское пехотное училище, он прибыл на фронт в страшном 1915 году. Во время «Великого отступления» часто казалось, что случилась чудовищная катастрофа, только тогда не знал, что произойдет спустя четверть века, сравнить было не с чем. Ригу и Минск удержали, наступавшие на них стальным катком германские армии, имевшие чудовищное превосходство в артиллерии, особенно в тяжелой, буквально завязли в кровопролитных боях, пытаясь проломить хотя трещавший по всем швам фронт порядком потрепанных и обескровленных русских дивизий, но так и не дрогнувший под могучим тевтонским натиском.
– Потери большие, Павел Павлович? Да вы курите, я и сам закурю.