Вчера обухом по голове ударила шифрованная телеграмма из Москвы – Ставка запрещала отход от Двины и потребовала удерживать ее северный берег 3–4 дня для выигрыша времени, что требуется для создания обороны по реке Великой. А ведь войска находятся на марше, они сюда и отступают. Но приказы не обсуждают, и с болью в сердце он распорядился вчерашним вечером возвращаться частям на прежние позиции, а утром с захваченных плацдармов ударили немцы.
Беспокоить начальника Генштаба генерала армии Жукова сообщением Аврамова страшно, но еще страшнее задержать его. Наверняка командующий или начальник штаба СЗФ уже отправили в Москву радиограмму. Уж лучше сделать это самому, хотя и станет «черным вестником» – Кузнецов отер со лба холодный пот и поднял телефонную трубку.
– Какая вам еще помощь нужна, товарищ Гловацкий? Вы первый, кто ничего лишнего не требует, – из трубки донесся узнаваемый звук – так пишут на бумаге карандашом, сильно на него нажимая. А ведь это хорошо, очень ответственен секретарь горкома, раз все записывает.
Вот и выходит целых 33 эшелона, буквально набитых под завязку всем необходимым для боя. Ведь один перечень частей и подразделений, которые находятся под командой, внушителен и наводит страх, который лучше было бы обратить против фашистов.
«Какой же я кретин! Не за льготы и бабки, не за блат она под меня тут легла, не за машину, квартиру и положение, как наши бабы. А потому, чтоб истерик-генерал своими мозгами потолок купе не заляпал – это же гнетущее впечатление на всю дивизию будет! Как бойцы воевать будут, если комдив перед боем себе пулю в голову пустил?! Или еще хуже – легла под него лишь из жалости к бойцам, которых неврастеник по дури и неудовлетворенности своими приказами штабелями положит в идиотских атаках на пулеметы. Да, так, она же мне про жен и матерей говорила. Боже ты мой, за кого она меня принимает?! Крикливый младенец самый лучший вариант, такие все мужики в истерике, женщине надо в этом случае давать им грудь, чтоб чмокали и молчали. Стыдобища на мою седую голову!!!»
На столе лежали пять снимков. Всего полдесятка новых фото, еще не обмятых, прилично сделанных – все же у немцев в этом времени очень качественное оборудование для съемок. Вот только что там изображено, к слову «приличие» не имело никакого отношения. На них была война, причем в самом зверском обличье – убийство безоружных пленных всегда и во все времена считалось тягчайшим преступлением.