– Хорошо, – Сан Дмитрич кивнул. – Иван Березин умер от потери крови после ранения, нанесенного электрической гильотиной. Теперь отвечайте на мой вопрос.
О, вот вариант! Матрона на автобусной остановке. За сорок, длинная юбка, желтый свитер. Бедра, брюхо, задница, бюст – все огромно и бесформенно. Лицо обрюзгшее и свирепое, губы стиснуты, уголки рта отдернуты вниз. Рука вцепилась в шлейку мешковатой сумки, на жирных пальцах широкие сизые ногти. Вне сомнений, эта женщина считает полностью обоснованной свою ненависть ко всем: к мужу, детям, скотине начальнику, шлюхе соседке, идиоту врачу, продажным политикам, к миру как таковому. Она уверена: сей мир – полное дерьмо, и мысли об этом приносят ей наслаждение. Уверенность в том, что мир – дерьмо, дает ее натуре мощный стержень, незыблемую опору.
– Я и не влияла, вот в чем секрет. Просто попросила. Знаешь, какие чудеса творит вежливость…
Я присмотрелся к ошейнику поближе, в надежде найти марку производителя или остатки ценника – ничего подобного. Странная старая штуковина. Будь ошейник сделан после развала Союза, на нем был бы бренд. А если выпущен еще при Союзе (мало ли – выглядит довольно старым), то была бы цена, отпечатанная прямо на изделии. В советские времена зачем-то штамповали цены не на бирках, а прямо на самом товаре… Но здесь не было ни намека на то, кто выпустил ошейник и когда. И еще кое-чего не было…
– Ты решаешь, значит? Потому что ферзь, или как?!
За время общения с зеркалами Марина выучила наизусть свои собственные аффекты, поведенческие реакции, модели, контура. Теперь не стоило малейшего труда отличить свой аффект от чужого. Что именно вносит в общение она, а что – собеседник? Если отделить все свое, то чужое окажется как на ладони: нарочитое, наглядное, прозрачное. Когда умеешь видеть себя, видеть других – простейшая задача.