— Все-таки ты допросишься, и Бельфенор поправит тебе физиономию существенней, чем в прошлый раз, — вздохнула я.
— Скорее наоборот, — расхохотался Колос, смерив меня каким-то странным взглядом — не то насмешливым, не то одобрительным. — Не волнуйся за свою зазнобу, она совершенно здорова. Но это не отменяет необходимости нормального питания.
Странно вслух говорить почти незнакомому существу то, что прежде обсуждал только с собой или вовсе не пытался сформулировать, — и встречать понимание. Причем понимание даже не слов — ощущений, мыслей, на каком-то глубинном, подсознательном уровне. Сейчас мы поняли гораздо больше, чем сказали, чем вообще возможно сказать. С Тилль мне было неожиданно… легко. Во всем. Просто находиться рядом, молчать, говорить, стоять вот так, обнявшись.
— Ну как же? Забыл, сегодня к вечеру светлые притащатся просить пощады? — пояснила Перворожденная и отстранилась, кажется, только теперь вспомнив о моем существовании.
— Ты знаешь, — с легкой ироничной улыбкой кивнул он. — Но боишься признаться. Юность очень любит громкие слова и короткие однозначные ответы, только на некоторые вопросы ответов не существует вовсе. Просто потому, что, если бы они были, жизнь не имела бы смысла. Например, такой на первый взгляд простой вопрос — «кто виноват?». Кажется, все просто: ткни пальцем в того, кто отдавал приказы, и попадешь верно. Но что в это время делали остальные? Почему они ничего не пытались изменить? В том, что касается каждого, виноват каждый. Тот, кто остался в стороне и наблюдал. Тот, кто послушался приказа. Тот, кто его отдавал. Тот, кто вынудил или способствовал появлению этого приказа. Однозначного ответа нет, как нет однозначной, единой для всех истины, абсолютной свободы, незапятнанной чести и совершенства. Нет только черного и только белого, есть полутона и переходы, есть равновесие и стремление к нему. Но если ты хочешь, чтобы я сказал прямо, я скажу: не спеши, принимая решение за себя и за него. — Он красноречиво кивнул на дверь, за которой скрылся Бельфенор.