Приехали. Я даже глаза закрыла, чтобы их не видеть.
Ее глаза стали грустными-грустными, как говорится, сказал «а» — говори и «бэ». Никаких других фотографий у меня не было. Веник с чертыханиями полез в карман за бумажником. На фотографию, забранную пленкой, я уставилась с не меньшим интересом, чем Марья Николаевна. Розовощекий малыш, с очень знакомыми темно-карими глазами, в вельветовом комбинезончике взирал на нас. Кто бы он ни был: сын, брат, племянник — он точно был родственником гробокопателя. Фото было старым, отпечатанным в частной лаборатории, такие устраивали все любители в собственных квартирах. Было что-то такое в этой карточке, что-то неясное, не бросающееся в глаза, деталь, но настолько мимолетная, что я не смогла ухватить ее. Как ускользающая мысль, она исчезла вместе с карточкой, которую Веник вернул в карман.
— Зато знала о детях. О кисточках, о клыках, господи, они такие острые, что прокалывают кожу, как бумагу, — по щекам Милы опять потекли слезы.
— Точно, — кивнул Семёныч, забирая нож, — ремень. Если ты потеряешь эту тыкалку, я совершу им убийство с особой жестокостью.
— Тём, нет! — закричала я, но было поздно.
— Веник. Как только вышло время, он должен был, хм, разрешить ситуацию.