Утром все было как обычно – молитва, завтрак и Кремль. Сегодня никаких нравоучений государь мне не говорил, только погрозил пальцем, унизанным двумя перстнями, сначала мне, а потом Брянцеву, который тенью стоял за его высоким резным стулом. Намек мы оба поняли правильно, и я заверил Иоанна Васильевича, что нарушать царского приказа не намерен.
Сейчас я сидел перед столом, уставленным аптечным оборудованием, и, держа в руках лабораторный журнал, разглядывал маленькие образцы получившейся резины – результаты месячной работы аптекаря. Все было у него сделано согласно правилам искусства.
Они прошли несколько комнат, в которых сидели мастера и их помощники. Для отрока, который никогда не бывал в таком месте, казалось, что вокруг царит ужасный шум и беспорядок. Но его провожатый был как рыба в воде – он шел, успевая переговариваться и пересмеиваться с работавшими. Никита же еле успевал отпрыгивать от носящихся стрелой подмастерьев и только успевал осенять себя крестом и божиться. Когда они вошли в маленькую тихую комнатку чеботаря, его голова уже кружилась от увиденного и услышанного. И он почти рухнул на лавку, стоявшую под окном. Его переполненная впечатлениями голова даже не смогла удивиться, что и в этой комнатушке в окне было вставлено настоящее прозрачное стекло.
– Так мы, Сергий Аникитович, без меры и не будем, вот по паре стопочек твоих стеклянных выпьем – и дальше до обеда ни-ни. А за удачу такую надо обязательно. Ты ведь теперь по богачеству, пожалуй, на ровнях со старинными родами будешь.
Иоанн Васильевич был явно озабочен, лоб наморщен, сумрачное выражение лица говорило, что царь не просто озабочен, но еще и рассержен.
Тут толмач что-то ему сказал, и он уже гораздо внимательнее посмотрел на меня и разразился бурной речью.