— Куды, куды, — проворчал сержант, брезгливо поморщившись. — В тыл, куды же еще. Там разберутся…
Чертыхнувшись еще пару раз, Винарский зло сплюнул, дождался, когда Синицын с Кацнельсоном вскарабкаются на эстакаду и встанут каждый перед своей гусеницей, и только после этого занял позицию позади танка возле аппарели, обойдя решетчатую конструкцию, по дороге убрав с лица все "следы преступления". Кое-как протерев рукавом закопченную физиономию, отчего последняя в итоге приобрела вид почти зверский, но не до конца, вызывая скорее улыбку, чем страх, и напоминая чем-то боевую раскраску "последнего из могикан", с трудом пережившего бурную встречу с "бледнолицыми братьями" и их подлой водой. "Огненной", разумеется.
Перед лежащим на снегу партизаном в расстегнутой кацавейке стоял Мирон Свиридяк, живой и невредимый.
Разговоры в эфире стихли, и Марик вновь переключился на радиостанцию, каким-то чудом не посеченную гранатными осколками и потому до сих пор работающую.
Примерно через минуту бронированная машина добралась до третьей огневой позиции, самой дальней от хутора, и командир легкого танка снова прильнул к панораме, вглядываясь во мрак за бортом. В жаркую темноту душной сентябрьской ночи, "подсвеченную" невидимыми лучами. Невидимыми человеческому глазу и… прекрасно улавливаемыми датчиками тепловизора — оптико-электронного прибора из будущего, никому, кроме пятерки бойцов, здесь пока не известного.
— Какое дело? — не удержался от вопроса сержант. Майор в ответ хмыкнул и принялся сматывать отстегнутый от пояса провод.