— Я слышал, что мистер Квинн год назад собирался открыть филиал в Колорадо. Закон лишил его такой возможности, вот он и решил полностью перебраться туда.
Она не знала, почему сказала это, просто вспомнила вдруг лицо с неукротимыми темными глазами, которые, казалось, сейчас смотрели на нее.
Нет, размышляла Дэгни, этот процесс, хотя он и вызывает тошнотворное чувство, отнюдь не хуже многого из того, что годами приходилось терпеть Мидасу Маллигану. Он понес большие потери по постановлениям суда в подобных процессах, по законам и постановлениям, обошедшимся ему в гораздо большие суммы; он все вынес и работал еще упорнее, не похоже, что именно этот процесс сломил его.
Она сидела у окна в купе поезда номер пятьдесят семь и прислушивалась к гулу колес по рельсам из металла Реардэна. Она, не сопротивляясь, отдавалась движению поезда. Черный блеск стекол скрывал ландшафт за окнами, который ей не хотелось видеть. Это была ее вторая поездка по линии Джона Галта, и она старалась не вспоминать о первой.
— Нет! А как бы вам понравилась работа в Нью-Йорке? Он изумленно взглянул на нее.
Реардэн задавался вопросом, почему осознание этого не имеет над ним никакой власти, не побуждает к действию. Всю жизнь, когда бы он ни приходил к убеждению, что какой-либо его поступок будет правильным, желание действовать появлялось автоматически. «Что со мной происходит?» — спрашивал он себя. Нежелание поступать правильно — разве это не явное проявление морального разложения? Признать свою вину и при этом чувствовать лишь глубочайшее, холодное равнодушие — разве это не измена тому, что являлось источником его гордости, его жизненных сил?