– Вода уходит, – неожиданно сказала Сотофа. – Пока почти незаметно, но скоро от нее не останется ничего, кроме прекрасных воспоминаний. Неудивительно, это наваждение и так продержалось гораздо дольше, чем можно было рассчитывать. Мы с тобой даже сплясать успели. Пора и честь знать. Закрой-ка глаза.
Мой друг даже не столько удивился, сколько возмутился. Выскочил из кресла, подошел к окну, посмотрел на пламенеющее небо, потом на меня, да так яростно, будто это я был солнцем, которому вдруг взбрело в голову удрать за горизонт на несколько часов раньше положенного.
Подняв голову к небу, я застыл как вкопанный. Потому что на светло-сером, как старая упаковочная бумага, фоне снова появились стихи. Которых я определенно там не писал. И даже рассеянностью не объяснишь: такую кропотливую работу случайно, не заметив, не выполнишь.
«А! – вспомнил я. – Ну так у нас же тут цветной ветер дует. И я хотел спросить, виден ли он из окон Иафаха. И что ты о нем думаешь. И самое главное, это очень красиво. Будет обидно, если ты все профукаешь, лежа на дне морском».
– Я примерно так сразу и понял, – улыбнулся он. – Потому что если бы действительно двести лет, ты бы не выглядел таким довольным.
Ситуацию спасла Меламори, которая наконец до нас добралась. Удивленно поглядела на только что сбежавшего якобы по неотложному делу меня, но ничего не сказала. Наколдовала для Базилио отличный кремовый торт размером с половину обеденного стола, вонявший, как трюм старого рыболовецкого судна, который ни разу не пробовали отмыть, велела собакам проверить, что творится в кухне, и не подъедают ли злокозненные повара приготовленные для псов окорока, вероломно закусывая их кошачьим паштетом. Базилио вызвался оказать друзьям посильную моральную поддержку, сонные Армстронг и Элла преданно последовали за ним, гостиная опустела, и я перевел дух: пронесло! По крайней мере, на какое-то время.