— Леонид Ильич, — сказал я. — Я вам это сейчас сказать не могу. Можно позже позвонить? Спасибо. Я хотел спросить вот о чем. Какие потери среди наших ракетчиков во Вьетнаме?
— Там есть предложения по внутренним резервам, — сказал Брежнев.
— Насчет отца спорить не буду, не знаю. Может быть, он был достойным человеком. Вы его именем даже назвали авианосец. А вот сынок… Война в Ираке под выдуманным предлогом это не единственный его грешок. Он сам и его окружение были заинтересованы в этом теракте. Запугать нацию, развязать войну против терроризма, бросив на это десятки миллиардов долларов, создать оправдание для последующих войн с арабами и для открытого беспредела ваших спецслужб и внутри страны, и за рубежом. Борьба с терроризмом это святое, на нее многое можно списать.
— Какие же они мои, если я их не писал? — засмеялся поэт. — То же и с композиторами. Мы обсудили и с Алей, она по этим песням никаких претензий не имеет. С песнями могли пострадать только певцы. Хороших не так уж много, и певцам их постоянно не хватает. Если у вас кто-то перехватит репертуар, как певец вы можете не состояться вообще. Но Геннадий брал песни разных авторов, написанные в разные годы. Поэтому и певцам особо жаловаться нечего.
— Проблем с цензурой не было? — спросил я.
— Я на субботу договорилась насчет сдачи математики, — сказала Люся, когда мы уселись в машину. — А дальше будет еще проще: чем больше экзаменов сдам, тем больше будет свободного времени для подготовки. Так что я думаю, что освобожусь гораздо раньше.