Вода была теплой и слабо газированной, должного эффекта не давала. Лишь заливалась за пластиковую чашку филадельфийского воротника. Но мне уже было все равно. Давно меня так никто не веселил. С тех пор как в археологической экспедиции мы с Лебедевым-Зиновьевым договаривались о терминах.
Внутри было пусто и тихо настолько, что гулко под потолком отзывались мои шаги по каменным плитам.
— Собирайся, поехали, — сказал тот, что с шашкой.
А потом начался дурдом. Впрочем, дурдом как дурдом. Даже где-то образцово-показательный коммунистический дурдом имени Клары Цеткин. Одна из большевистских странностей для меня: если роддом, то имени Крупской, у которой детей не было, а если областная психбольница, то имени Цеткин…
В противоположной от ворот стороне, на всю ширину двора — большой сарай из дикого камня, с подвалом. Много чего там затарить можно. Два верстака меня так просто порадовали: слесарный и столярный, со сверлильным станком и тисками.
— Я сказал обычные слова, как для своих, — его русский был намного хуже.