Назавтра Фандорин, хоть и с опозданием, но явился. Больше от него, собственно, ничего и не требовалось – в своих чарах у Лидиной никаких сомнений не было. А выглядела она нынче не хуже, чем вчера. Даже ещё лучше, потому что придумала надеть расшитую мавританскую шапочку, спустив с неё на лицо прозрачную, совершенно неземную вуальку.
Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна вела себя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже не плакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что к рассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкая дамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной от шёлкового платья тряпицей кровоточащую рану.
Прошёлся вверх по асфальтовой, застроенной красивыми домами улице, но вскоре опомнился и повернул обратно.
Первым делом подробно расспросил приёмщика о предъявителях квитанций на багаж.
– Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.
– Для вас, может, он и таинственный, но не для меня, – снисходительно улыбнулся генерал. – Это Фандорин из Питерского железнодорожного. Умнейший человек, космополит, большой оригинал. Он сейчас ведёт в Москве очень важное дело. Я предупреждён, что в любую минуту может понадобиться моё содействие.