Самое ценное в фандоринском камердинере было даже не то, что он всё делал быстро и точно, а то, что умел обходиться без лишних разговоров. Собственно, господин и слуга пока вообще не обменялись ни единым словом. По выбору обуви Маса догадался, что предстоит дальняя поездка, – вот и снарядился соответствующим образом.
Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь – так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило.
Это означало, что платить самарской Belle Dame sans merci инженеру придётся из собственного кармана, но печалился он не из-за этого – из головы всё не шёл самоубийца с его любовью и его ненавистью. А ещё мысли Эраста Петровича вновь и вновь возвращались к человеку, который придумал, как извлечь из чужой беды практическую пользу.
И со всех ног к пролёткам – пока те трое не расползлись.
Пригнувшись, Эраст Петрович побежал вдоль состава. Остановился у окна, из которого давеча грозились «взорвать всех к чёртовой матери». Оно, единственное, было до половины открыто.
Нравственные страдания камердинера усугублялись ещё и тем, что после нескольких арестов по подозрению в шпионаже пришлось камуфлировать свою национальность. Фандорин выхлопотал для своего слуги временный паспорт на имя китайского уроженца, так что теперь Маса, выходя из дому, был вынужден надевать парик с длинной косой и, согласно документу, звался невозможным именем «Лянчан Шанхоевич Чаюневин». От всех этих испытаний камердинер утратил аппетит, осунулся и даже перестал разбивать сердца горничным и белошвейкам, у которых в довоенное время пользовался головокружительным успехом.