– Аскорбиновую, господин Барков. А имени я, к сожалению, не помню. Плохо запоминаю имена. Но вы можете сами проверить мною прочитанное. Кислота эта и в хвое молодой содержится, и в лесных ягодах.
И наконец вечером тринадцатого августа, все-таки зацепив самую строгую часть поста, перед Успением Богородицы, мы въехали в Бийск.
Ландышев расчувствовался, растрогался. Слезу даже пустил. За церковь на Чуе благодарить стал. Благословлять на новые подвиги во имя торжества православной церкви. Я даже испугался его напора сначала. Хотел напомнить, что я, собственно, лютеранин по паспорту.
Тщательно и подробно расписал пленение Цинджабана Дондугона. И причины, по которым нарушителя границы по-хорошему отпустили. В конце концов, задания от наместника Западной Сибири на развязывание маленькой победоносной войны с Китаем у меня не было. А продемонстрировать военную мощь Российской империи – было. Вот я командиру пикета Юстыд и предъявил: «Вышеупомянутый тайджин долгое время провел, осматривая земляные укрепления Чуйской крепости, и особенно пушки». А что? Истинная правда! Не знаю, сколько времени пленный провалялся у колеса лафета, пока я его не нашел, а Безсонов не опохмелил. Думаю, для Цинджабана, в его-то состоянии, это было сравнимо с вечностью.
– О-ля-ля! Злые языки болтают, что он имел весьма нелицеприятную беседу с его сиятельством по поводу какого-то письма. А потом, будто бы вопреки приказу начальника, в частном, так сказать, порядке…