– Доброе утро, ваше превосходительство. – Мишино лицо серьезное, но глаза улыбаются. Рад этой суете? Ну-ну.
Но почему же тогда жандармского полковника моя мысль совершенно не воодушевила?
От «принтцевской переправы» караван отправился вверх по маленькой речке – скорее даже ручью – Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей – Елагушке, следуя за которой попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.
– Так я, господин капитан, и паровую механику с Урала выписал, и с городничим нашим договорился. Бийск-то нынче к земству причислен да к губернии. И законы горные на нас более не действуют. Еще слышал – по Томи где-то горючий камень рыть начали. Мне бы съездить глянуть. Дров-то на машину, поди, не напасешься. Ну да зима длинная – успею.
А рука, пока я предаюсь мечтаниям, уже хватает обжигающие, еще слабо шкварчащие куски. Пучок лука в соль. Много ли надо усталому, голодному телу!
Вот именно тогда до меня наконец-то дошло. Смотрел на этого старательно подбирающего слова, чтобы нам с майором было понятно, молодого чиновника и вдруг понял. А я-то, старый дурень, голову ломал, в чем причина их горной неприкасаемости. Отчего все вокруг знают и о махинациях с древесным углем, переоценкой рудных отходов и занижением объемов плавок; и о взятках с золотопромышленников; и о поборах с освобожденных приписных крестьян – знают, и ничего не меняется. Не приезжают ястребы из Госконтроля, конторы господина Татаринова, не суетятся с кандалами жандармские урядники. Тишина. Покой. Всего-то раз в год соберутся начальнички в Барнауле, бюджет попилят, покуражатся, безобразия учинят – и снова тишь, гладь, божья благодать.