Она оттопырила нижнюю губу, как делала в глубоком детстве, когда на эту ее гримасу маменька зело умилялась, и папенька умилялся, и все знакомые, которым случалось с Лизанькой дело иметь, тоже умилялись…
От колючей его злости Богуслава плакала кровью.
— Не смей уходить! — Голос Аврелия Яковлевича отрезвил.
…правда, она не сказала, что слезы эти будут кровавыми.
Любит ведь. Грель узнавал. Как есть любит, дышать не надышится, из любови этой и капризам потакает, а значит, не допустит, чтобы драгоценная доченька жила в нищете.
Он толкнул раскрытой ладонью воздух, и к колдовке метнулись рыжие плети огня. Они схватились за подол платья, поползли, поглощая и шелк, и шитье, и белый жемчуг, который осыпался пеплом…