— Инды зкжали ражие грыси! — продолжал вещать юноша, разгоняя хлыстом мух.
Вернувшись в комнату, Лизанька села писать письмо.
Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных… эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.
И сам князь поглядывал этак, с хитрецой, с откровенной насмешкой…
— В таком случае, дорогой, — голос ее потеплел, — быть может, мне будет позволено узнать… правду?
— И я его канделябром. — Она произнесла это как-то обреченно.