Ко всему, коварная отрава явно не только сердце затронула, но и разум.
— Он правду говорит? — шепотом поинтересовалась Евдокия, которой чем дальше, тем меньше в этом доме нравилось.
— Себастьянушка… — Аврелий Яковлевич заподозрил, что его дурят, — в своем ли ты уме?
— Кыш. — Гавел вытянул руку, и пальцы сами собой сложились в некий знак, от которого плеснуло силой, огненной, ярой, сметшей и корни-волосы, и самое березу. — Кыш…
Он открыл глаза и увидел над собой низкий и косой потолок. Светлое некогда дерево от влаги и пара побурело, пошло янтарной слезой. И в ней Гавелу виделось собственное отражение.
Лихо мрачно заметил, что много… не Евдокии, а этакой родственной заботы.