Встала она с трудом. А в храм, небольшой, пребывавший в некотором запустении, пан Острожский ее на руках внес. Сам же надел на голову Евдокии веночек из белоцвета, лентами перевитого.
В настоящем была женщина, которая слушала. И, наверное, умела слушать, если хотелось говорить. И даже становилось не по себе от мысли, что он, Лихо, не успеет рассказать.
Надобно будет сказать Евстафию Елисеевичу, чтоб после этого дела отправил старшего актора в отпуск… недельки две на водах… а лучше три… или вовсе месяц…
…подумав, что с его-то профессией навь в паре иметь где-то даже выгодно…
Помнит тугие их стебли, которые не рвутся, но ломаются, брызжут едким красным соком, будто кровью. И отходит он плохо. И пахнет терпко, сладко.
Ощупал Гавела с ног до головы, а потом и с головы до ног, подметив и дешевую его одежонку, изрядно измятую, грязную, и картуз, съехавший на самый затылок, и лицо некрасивое, с морщинами и редкой щетиной. Не укрылись от этого взгляда и мелочи: навроде свежего синяка под левым глазом и характерной припухлости губы…