Давно уже вернувший изогнутую саблю в ножны охранник вышел обратно в сени.
В один из последних апрельских денечков, под слегка нахмурившимся в ожидании скорого дождика небом, четверо детей увлеченно играли в жмурки. То и дело во внутреннем дворике Теремного дворца раздавались веселые взвизгивания шестилетней Евдокии или звонкий смех восьмилетнего Ивана, раз за разом ускользавших от нарочито–неуклюжих рук старшего брата — а самый маленький царевич радостно улыбался, тем не менее предпочитая просто наблюдать за весельем. Слишком уж быстро пока у него уставали ножки.
В руках митрополита появились четки, очень похожие на подарок Зосимы, затем он медленно прошелся вдоль дальней стены, возжигая свечи, и кратко помолился.
«Идиоты! Вернее, челядинки–идиотки. Совсем уже мышей не ловят — уж сделать так, чтобы воротник не давил, дело пяти минут…».
— Вот как? Не знал. Что ж, так даже лучше.
Впрочем, были во всем этом и исключительно хорошие моменты. Иногда в голове проявлялись обрывки эмоций — невероятно, невозможно чистых и ярких. Таких, о которых сам он давно уже позабыл, омывающих его огрубевшую и порядком зачерствевшую душу потоком живительной влаги. Смех и обида, любопытство и настороженность, ликующая радость и подлинное горе… Соседи иногда косились — степенный вроде мужчина, а ходит весь день и улыбается, прямо как полоумный. Ну или там посреди разговора возьмет и нахмурится, чуть ли не заплачет.