— Да понял я уже, понял. Что все нудишь и нудишь!
Дернувшаяся было на выход личная служанка боярыни осталась на месте. Как, впрочем, и сам боярин Захарьин.
— Божией милостью и волей отца моего ты будешь исцелена. Но не сразу — уж больно тяжел твой недуг, боярыня.
— Да? Про старшего твоего, Ивана Петровича, я слышал немало хорошего. А еще один ученик моему дядьке не в тягость.
— Ста–ли–ниш–ки. Нет! Сталинушки. Плавильно, да?
Появился, уставший, чуть осунувшийся и с едва заметными тенями под глазами. Сладко зевнул, потянулся, еще раз коротко зевнул и встал перед ней. Тихо затрещали в умелых руках серебряные пуговки, опал на ковер серо–синей кучкой материи кафтанчик, легли рядом сапожки, повис, покачиваясь на опущенной вниз руке, золотой крест…