Все вместе плакали, молились, переживали, и даже не стеснялись, если там было что-то сокровенное, признания в любви, нежность. Просто сидели при свете лучинки, или лампадки, читали и плакали от счастья, что живы их родные. Смеялись над шутками, писали ответы, старались не говорить или писать о плохом, рассказывали, что уродило, кто вернулся с фронта, никогда не писали о тех, кто погиб. Эти листочки, весточки, были и оберегом, и памятью, и символом любви даже потом, после войны.
Очередь резко рассосалась, плюнув на картошку, скаканула по другим точкам. Ничего не подозревающие продавцы, везде улыбаясь, нахваливали нашу украинскую, не польскую, и не завозную, разваристую, крахмалистую, картошечку.
Из города уезжали волнами. Не все выезжали по причине любви к России или ненависти у Украине: просто страшно, когда бомбят и стреляют, спасали детей. Эти люди выезжали сдержано, после проверки все вариантов и слухов.
У моего друга есть пасека под Антрацитом. Туда наведались военные камуфлированные люди с оранжево-черными и триколоровыми ленточками на рукавах. Стали требовать мед. Сторожа говорят, — мед не качали, в ульях берите.
- Да, бабская истерика — это оружие массового поражения, — подтвердили моментально перебежавшие на сторону проукраинских, мужики из политически враждебного лагеря, — а вы че не орете? — на всякий случай, поинтересовались они.