Гоар тоже встал. Он, вроде бы, поспал, я даже слышал его сопение. Он достал из ножен подаренный мною палаш и, что-то тихо бормоча, коснулся рукоятью лба, и груди. Наверное, молился своим богам. Я не интересовался, в кого он верит. Алан тоже не задавал мне таких вопросов.
— Выступаем! — скомандовал я тем двадцати пяти человекам, которые пойдут со мной в обход.
Доспехов на тавре не было, болт прошил его насквозь и зацепил идущего сзади. Еще несколько мужчин были поражены стрелами и болтами моих бойцов. Я успел завалить второго, после чего бабы заорали и ломанулись к деревне, закрыв собой оставшихся в живых двух мужчин. Те что-то кричали, но их никто не слушал. Я предупредил, чтобы стреляли только в мужчин, не портили зазря добычу. Теперь их трудно выцелить среди женщин и детей. Один из подстреленных тавров вдруг начал подниматься. В его груди и правом боку торчало по стреле. Тавр оперся на топор и попробовал разогнуться, но вдруг вырыгнул поток крови и упал вперед, отчего рука, так и не выронившая топор, неестественно выгнулась.
А мы купили сладостей и пошли на шхуну. После рейса меня очень сильно напрягает многолюдье городов. Такое впечатление, будто высасывают из меня положительную энергию, накопленную при общении с морем. Поэтому стараюсь надолго не задерживаться на берегу.
Вечером мы расположились на ночлег, развели костры. Говорили громко, чтобы тавры слышали. Ночью, когда тихо, слышимость в горах великолепная. Особенно, если находишься выше. Лесорубы по одному подходили к кибиткам, забирали свои доспехи и оружие и облачались в них в стороне от света костров. Потом ждали, когда взойдет луна, которая идет на убыль, но еще светит ярко.
Стало уже совсем светло, когда Гарик проснулся и, подрагивая ушами, прислушался. Я положил руку ему на холку, давая понять, что всё в порядке, так и должно быть, гавкать не надо. Звуки он слышит со стороны рощи. Было бы немного хуже, но не смертельно, если бы утигуры напали с двух сторон. Видимо, побоялись застрять среди овец и стреноженных коней, упустить эффект неожиданности.