– Ты чего? Язык откусил, когда спрыгивал?
Было страшновато. С запозданием подумалось, что надо было кликнуть своих ребят, из второго эскадрона. Если что, они бы в обиду не дали. Эх, раньше бы догадаться.
Жара еще не началась, солнце грело и радовало, но не пекло, а трамвайчик был не похож на питерские. Маленький, будто игрушечный, прицеп, всего на четыре ряда скамеек, насквозь продувало бризом, белые занавески легкомысленно полоскались в воздухе. Дверей в вагончике не было, к каждой скамье сбоку вели кокетливые ступеньки.
Он не был разочарован. Получилось почти как в финальной сцене «Ревизора».
Он подтолкнул провожатого. Тот нехотя вскарабкался, наверху оглянулся. Рогачов со смехом подпрыгнул, спихнул парня на ту сторону.
Боже, как изменился бывший промышленник и контрреволюционный заговорщик! Сухое лицо стало еще резче, будто фотография превратилась в гравюру. Где раньше были едва намеченные морщины, теперь легли глубокие складки. Бобрик волос остался, но стал совершенно седым. Петр Кириллович сделался тощ и желт, а в прежние времена был довольно плотного сложения. Под глазами набрякли мешки, на лбу и висках вздулись жилы. Он выглядел тяжело больным или до последней крайности изможденным. Всегда, даже в большевистском Петрограде, Бердышев одевался с безукоризненной аккуратностью, а тут воротничок несвеж и на пиджаке пятна. Но главным потрясением был взгляд – точно такой же, как у жутковатого капитана: пронизывающий и неистово холодный.