Уже затемно, усталые и голодные, они подъезжали к Нижнему Новгороду. Вдали горели огни окон, гудел к вечере самый большой в городе колокол Крестовоздвиженского собора, пиликала на Готмановской пьяная гармоника. Все молчали.
Он уперся ногой в столб и стал тянуть к себе кулаки, пробуя цепь на прочность. Шея и плечи у Буффало напряглись, набухли желваки на лице, он пыхтел и упирался изо всех сил, но цепь и не думала поддаваться.
Полицейские дружно хмыкнули — для российской Немезиды подобное было средневековой дикостью.
У них на корабле служил мичман, одногодок Павла Афанасьевича, у которого как-то не задались отношения с товарищами. Мичман Редигер был из лифляндцев, русских недолюбливал, команду своего плутонга не мордовал, денег никому в долг не поверял. Но служил исправно, его батарея была лучшей на фрегате.
— Во! — шепотом сказал он. — Вчерась он сидел в ресторации через два столика от нас.
— Сейчас разберемся, — угрожающе произнес третий голос, хриплый, властный.