Я промычал нечто невразумительное. Дескать, так и быть, можно не трудиться. Тем более я все равно не оценю.
«Сговорились они все, что ли? — подумал я. — Одно и то же твердят, что шеф, что сэр Шурф, что этот красавец. „С годами“, видите ли, все пройдет. И почему-то считается, что это — хорошая новость. Как будто эти самые „годы“ — мелкая монета, которой у любого дурака сундуки забиты, а не мое драгоценное время. Своего бы, что ли, одолжили, если такие умные…»
— А, ну так сэр Макс вечно про меня всякую ерунду выдумывает. Иногда мне кажется, что именно в этом он видит свою великую миссию, а все прочее совершает походя, между делом, — обстоятельно объясняет гость. И, подумав, добавляет: — Впрочем, иногда он все-таки рассказывает обо мне правду. Ту часть правды, которая кажется ему достаточно эффектной.
Он привел меня в небольшую по местным меркам комнату с низким, обтянутым цветастой тканью потолком, усадил на лиловые подушки и отправился на кухню варить свое зелье. А я принялся ждать. Чувствовал себя великим героем и будущим пациентом дантиста-маньяка одновременно. Если бы не дыхательные упражнения, которые я уже привык делать во всех стрессовых ситуациях, так небось сбежал бы с позором, а потом — с позором же! — вернулся бы четверть часа спустя, одумавшись по дороге, и так дюжину раз кряду. Трусливый ум и богатое воображение плохо уживаются с храбрым сердцем, это я уже давно понял.
Я послушно опустился в кресло. Некоторое время с интересом разглядывал собственные руки: неужели и они уменьшились? Вроде не похоже, но…
— Голова у тебя хорошо работает, — хмуро сказал Коба. — Но знаешь, сэр Макс, я уже и сам не рад, что с тобой связался. Я же чувствую, что ты на меня сердишься — еще с того момента, как мы в Новый Город шли. А если я сейчас выгоню тебя на улицу, рассердишься еще больше, хоть и сам предложил… Я, видишь ли, не готов умереть сегодня же, еще до заката. И завтра — нет, не готов. Понимаешь, о чем я толкую?