– Варвара! – повторил он. – Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукову?
Быть может, эмигранту, обезумевшему от продажи газет среди асфальтовых полей Берлина, вспоминается российский проселок очаровательной подробностью родного пейзажа: в темной лужице сидит месяц, громко молятся сверчки и позванивает пустое ведро, подвязанное к мужицкой телеге.
– Не говорите так! – закричал перепугавшийся Паниковский. – Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех продаст и купит. Отдайте мои деньги!
– Что, служивые, плохо? – спросил Остап. – Упустили Плотского-Поцелуева?
– Кто его знает? Может быть, он будет прогуливаться в большой компании. Как вам это покажется?
После этого Остапа понесли, и он замолчал, устремив глаза в небо, где начиналась кутерьма. Катились плотные, как сердца, светлые клубки дыма. На большой высоте неровным углом шли прозрачные целлулоидные самолеты. От них расходилось звонкое дрожание, словно бы все они были связаны между собой жестяными нитями. В коротких промежутках между орудийными ударами продолжали выть сирены.