— Ни у кого из наших подозреваемых, кажется, не было мотивов, — сказал Ник, откидываясь к спинке сиденья и закрывая глаза. Голова болела, иголки вонзались в нее все глубже с каждым ударом сердца.
Он закрыл глаза и повернул голову на правый бок.
По обе стороны ПМПЗВА плыл пейзаж северно-центрального Нью-Мексико: пастбища, где не осталось ни травы, ни скота, пустые ранчо, заброшенные городки, заброшенные железные дороги, пустые шоссе. Если закрыть глаза на ущерб, нанесенный высоким прериям интенсивным скотоводством продолжительностью в сто с лишним лет и менее разрушительным колесно-гусеничным вандализмом современных армий на марше, эти места оставались девственно-чистыми, — такими их увидели первые белые пионеры двумя с чем-то столетиями ранее.
На этот вопрос ответа не требовалось, и Ник не ответил.
Тот помедлил, размышляя, позволить ли это внуку, но потом понял, что тот позволения не спрашивает, и кивнул. Леонард казался Вэлу невероятно старым — худой, руки засунуты в карманы нелепой штормовки, холодный ветер раздувает седые волосы. Он был действительно стар и еще больше состарился за путешествие — старый король Лир.
Сато не снял наручники с Ника. Он поехал на север по 20-й улице, потом на восток, снова над I-25, и затем, спустившись вниз, — в ту часть города, которую денверцы зовут «самый центр». Кожа на запястьях Ника уже была прорвана и кровоточила; выкрашенная в цвет детского поноса «хонда» с электроприводом — явно бронированная, — подпрыгивая на выбоинах, срывала с запястий все новые куски мяса. Ник уже не кричал, а лишь скрежетал зубами.