— Видите ли, Кэйго Накамура снимал документальный фильм о флэшбэкерах-американцах. Темой картины и ее центральной метафорой был закат некогда великой культуры, которая отвернулась от будущего и стала одержима собственным прошлым… триста сорок миллионов человек, одержимых своим прошлым. Но я не американец, мистер Боттом. Я израильтянин. Или был им.
— Ты мог бы бросить свой роман и просто написать нечто вроде толстовского эпилога к «Войне и миру», — посоветовал Эмилио. — Высказаться на вечные темы: о том, что силы истории не подчиняются человеческому разуму, что никто из нас не свободен, но наше сознание создает иллюзию свободы и свободной воли, что в таком случае должны вскрыться истинные законы истории, что даже отдельная личность зависит от времени, пространства, эмоций и случая.
Ник знал, что повторяется, но ему нравилось снова и снова произносить эти обвинения. Сато опять никак не прореагировал.
«Не поздновато изображать из себя заботливого папочку, говнюк?» — прозвучал голос у него в голове, куда более честный по интонации.
Отец Вэла. За прошедшие недели Леонард несколько раз собирался звонить Нику Боттому и все время откладывал на потом. Главная причина заключалась в том, что междугородние звонки, после десятилетий дешевых и мгновенных контактов с любым человеком в любом месте, снова стали ужасно трудными и дорогими. Леонард с детства запомнил слова родителей: «Ну, это же междугородний звонок», словно нужно было платить за связь с луной.
Ник вдруг понял, что впервые улыбается двоим японцам.