— Когда-нибудь я отвечу на этот вопрос. Но не сегодня.
Реардэн перевел взгляд с газетных заголовков на свечение вдоль кромки неба — огни Нью-Йорка далеко впереди; его руки крепче сжали руль.
— Но оставить… бросить… промышленное предприятие, как будто мы живем в век кочевников или дикарей, бродящих по джунглям!
Она не могла себе представить, какие муки терзают Реардэна и что именно рушилось в нем в это мгновение, — он нес свою утрату в себе, как великую тайну. Ничто не выдавало его боли — посреди комнаты неподвижно стоял мужчина, заставляющий себя осознать факт, который его сознание отказывалось принимать. Дэгни заметила, что Реардэн не изменил позы: его руки все так же висели вдоль тела, пальцы по-прежнему были слегка согнуты. Дэгни казалось, что она чувствует, как кровь застыла в его оцепеневших конечностях, — только это и говорило ей о страдании, которое заглушило в нем все остальные чувства; он не ощущал собственного тела. Дэгни продолжала ждать; сочувствие, которое она испытывала к Реардэну, постепенно исчезало, сменяясь уважением.
В половине третьего ночи «Комета», приводимая в движение стареньким маневровым паровозом, остановилась на запасном пути станции Уинстон. Кип Чалмерс бросил недоверчиво-гневный взгляд на горстку прилепившихся к пустынному склону горы хибарок и ветхую лачугу станционного павильона.
— Ты начинаешь прозревать? Дэгни, оставь им остов железной дороги, все эти ржавые рельсы, гнилые шпалы, разломанные двигатели, но не оставляй им свой разум! Не оставляй им свой разум! Судьба мира зависит от твоего решения!