Таггарт передернул плечами и поспешил прочь; пробежавшая по спине дрожь прогнала мысль, что настроение нищего под стать его собственному.
Эдди Виллерс сидел, глядя в черную пустоту за окном. Это была первая за много дней «Комета», вышедшая из Сан-Франциско на восток; это был плод его мучительных и напряженных попыток восстановить межконтинентальное сообщение. Он не мог сказать, чего ему стоили несколько последних дней или что он сделал, чтобы спасти станцию в Сан-Франциско от слепого хаоса бесцельной гражданской войны; невозможно было вспомнить все сделки, которые он заключил в угоду постоянно менявшейся ситуации. Он знал только, что добился обещания неприкосновенности станции от лидеров трех воюющих между собой группировок; нашел человека на пост управляющего, и этому человеку, казалось, еще не все было безразлично; пустил на восток еще одну «Комету Таггарта», снабдив ее лучшим локомотивом и лучшей поездной бригадой; и он возвращался на этой «Комете» обратно в Нью-Йорк в полном неведении, долго ли просуществует его достижение.
— Почему? — спросила она, но он не ответил. За окном не было ничего особенного — солнечный день, ясное небо, тихий полдень с мягким светом на городских крышах, а над ними табло календаря — второе сентября.
На какое-то мгновение, пока мышцы его лица усилием воли собирались в некое подобие улыбки, доктор Стадлер ощутил, как на него накатывает бесформенный, почти сверхъестественный ужас. Он почувствовал, что на него будто надвигается мощный, отлаженный механизм и подминает под себя, а у него нет воли противиться.
— Калифорния разлетелась вдребезги, — сообщил он вечером. — Там идет гражданская война или, во всяком случае, нечто весьма на нее похожее. Они объявили, что выходят из Соединенных Штатов, но пока никто не знает, кто там стоит у власти. По всему штату идет вооруженная борьба между Народной партией во главе с Матушкой Чалмерс, приверженцами культа соевых бобов и поклонниками Востока, и движением «Назад, к Богу!» во главе с бывшими нефтепромышленниками.