— Что это тебя так развеселило? — сердито буркнул он.
— Ты знаешь, что я думаю о политике Вашингтона и об указе десять двести восемьдесят девять?
Когда она вновь посмотрела на него, он провел ладонью по ее лбу, отводя прядь волос.
Я принял их оскорбления, их обман, их домогательства. Я думал, что могу позволить себе игнорировать их — всех этих мистиков-импотентов, которые болтают о своих душах, а сами не могут возвести крышу над собственной головой. Я полагал, что мир принадлежит мне, а все эти болтливые бездари мне не страшны. Я не мог понять, почему проигрываю битву за битвой. Я не понимал, что против меня брошены мои же силы. Пока я трудился, покоряя материю, я сдал им царство духа, мысли, закона, ценностей, нравственности. Я согласился, бездумно и по недоразумению, с постулатом, что идеи не обусловливают жизнь человека, его работу, его среду и саму землю, будто идеи не принадлежали к царству разума, а относились к той мистической вере, которую я презирал. Но это как раз и составляло ту уступку, которой они ожидали от меня. Им этого оказалось достаточно. Я сдал им то, для совращения чего и гибели расставили они свои сети, — человеческий разум. Нет, они не знали, как покорить материю, как создать изобилие, распорядиться нашей планетой. Но им и не требовалось знать. В их распоряжении был я.
— Чудесно, Генри. Спасибо, Генри. Это просто чудесно.
— Спасибо вам, — сказала она в замолкший телефон.