— Привет, Дэгни! — Из тумана выплыло улыбающееся лицо Эндрю Стоктона; он с гордым, уверенным видом протянул ей перепачканную руку.
Джеймс Таггарт сунул руку в карман своего смокинга, вытащил первую попавшуюся бумажку, которая оказалась стодолларовой банкнотой, и швырнул ее нищему.
— О нет! — вскричал мистер Томпсон, вскочив с кресла. — Этого мы не можем сделать! Это… это уже не сфера производства. Это сфера распределения. Как мы тогда сможем платить государственным служащим?
В голосе Лилиан росли недовольство и резкость, как в звуках дрели, у которой ломается сверло, если не может нащупать податливое место в камне. Дэгни не отводила от нее взгляда, но в ее глазах и позе больше не было напряжения. Лилиан не могла понять, почему ей казалось, что в лицо Дэгни ударил луч прожектора. На ее лице ничего не отразилось, на нем оставалось просто выражение спокойствия; казалось, ясность исходила от всех ее черт, от строгости контуров, четкой, твердой линии рта, прямоты взгляда. Лилиан не могла уловить выражения взгляда; он был ей непонятен, не сообразовывался с обстоятельствами — взгляд был чист и спокоен, но то было спокойствие не женщины, а ученого; он сиял тем особым лучистым светом, какой свойственен бесстрашию достигнутого знания.
— Вот именно! — Он спохватился, но слишком поздно, она уже насмешливо улыбалась. — В общем, мне хотелось посовещаться, хотелось узнать, что ты думаешь о ситуации…
— Нет, — сказала она тяжелым, как свинец, голосом.