– Я все отлично помню, – сказал я. – Я только не понимаю, как это я ехал в поезде, а потом вдруг оказался в этой комнате.
– Начнем по порядку. Вот вы расчесываете лошадь. А где находится эта лошадь?
Результат оказался очень похож на известное полотно Ван Гога, названия которого я не помнил, где над пшеничным полем чернело множество ворон, похожих на грубые и жирные буквы «V». Я подумал о том, насколько безысходна судьба художника в этом мире. Эта мысль, доставившая мне сперва какое-то горькое наслаждение, вдруг показалась невыносимо фальшивой. Дело было не только в ее банальности, но и в какой-то ее корпоративной подлости: все люди искусства так или иначе повторяли ее, выделяя себя в какую-то особую экзистенциальную касту, а почему? Разве судьбы пулеметчицы или, например, санитара имели другой исход? Или в них было меньше мучительного абсурда? Да и разве связана неизмеримая трагедия существования с тем, чем именно человеку приходится заниматься в жизни?
– Хорошо, но почему вас тогда не называют Зеленым Бароном?
Взяв анкету из его рук, я сел за стол. Тимур Тимурович деликатно отвернулся к книжному шкафу и вынул из него какой-то толстенный том.
– Именно, – сказала Анна. – Вопрос в том, насколько реальна цветущая сирень. Может быть, это такой же сон.