– Не спорю. – Эдгар примиряюще развел руками. – Но так и речь не о крайних случаях! Просто о том, что это возможно, и ваш хваленый защитный механизм, развоплощение... назовем его просто совестью, может отказать. А теперь подумай – если Гесер решит, что твоя смерть в будущем принесет огромную пользу делу Света? Если на одной чаше весов – Антон Городецкий, а на другой – миллионы человеческих жизней?
Отпустив воротник моей куртки, Антон развернулся и слепо побрел прочь, протискиваясь между машинами и не обращая внимания на гудки и проклятия из-за приспущенных стекол. Где-то совсем рядом завывали сирены автоинспекции. Пробка наглухо закупорила Остоженку, лишь на встречной полосе осталась узкая щель, в которую торопливо, с матерками и бибиканьем, протискивались по одному редкие счастливцы.
Когда Антон вернулся в шестьсот двенадцатый номер, Илья сидел в кресле и массировал виски, а Гарик нервно ходил по ковру – от окна до дивана. Толик с Тигренком присели на диван, а в дверном проеме спальни маячил Медведь.
Алиса встряхнула головой. С какой-то отчаянной гордостью.
Я уже приготовился выслушать лицемерную тираду о разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки – как и всякий писаный закон, состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом. Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»
– Ну вот, этот... Городецкий. Светоч, блин!