Семенов встал из-за стола, прошелся по кабинету. И тут словно осенило — а ведь Доржи-лама прав, он сам неправильно истолковал пророчество. И не Унгерн здесь, хотя репутация того у монголов страшненькая. Арчегов — вот он, в центре этого пророчества.
— Покури, милый. — В пальцы была втиснута уже закуренная папироса, и тут Ермаков разом проснулся. Такого еще не было — Нина настояла, чтобы он не курил в спальне, а тут сама подала, да еще раскурила. Вопрос снова возник в голове — к чему бы это? Но мысль тут же свернула на насущные проблемы — ожидает их через пару часов комфортабельный вагон военного министра, в котором он, со всей семьей, да, да, Ниной и Ваняткой, отправятся в Красноярск. Правда, он сам заскочит в окружной штаб, а жену с сыном доставят прямо на вокзал.
Пожилой, лет сорока пяти дядька, с мозолистыми рабочими руками, тремя кубарями батальонного командира на обшлагах серой многострадальной, прожженной во многих местах шинели, потупил глаза перед своим молодым командиром.
— Господа побойтесь, ваше превосходительство! И слово же вы нашли, прямо душегубом себя ощущаешь. Я к тому говорю, что нами сделано все возможное, и союзники уже всерьез решили, что Сибирь полностью отделилась от России. Но именно это и называется военной хитростью, в которую поверили все, и вы с ними, ваше превосходительство…
Всего за неделю три десятка генералов были уволены со службы или заменили золотые галунные погоны с зигзагами на более скромные, с двумя штаб-офицерскими просветами. Армейские офицеры отнеслись к чистке генералитета с одобрением. Не без основания считая, что именно командование было повинно в сложившейся ситуации, которая чуть не привела белое движение к катастрофе. Сразу появилось новое и ехидное словцо — «сычи»…
— Вряд ли, Константин Иванович. Он как тот горбатый. Ну да ладно…