— Федор Артурович! — Ермаков ошалел от слов Келлера. И только смог возмущенно прошипеть, ошарашенно взирая на ухмыльнувшегося генерала. Тот, словно не заметив изумления своего молодого собеседника от такой прямоты, продолжал чеканить слова, блестя юношескими глазами.
Вацлав Глинка подобрал их с сестрой, истерзанных и полубезумных. Устроил сестрами милосердия, долго и бережно ухаживал за Ольгой и только через полгода сделал ей предложение, презрев те гнусности, что были в прошлом. Так и сказал ей — ты-то в чем виновата?! Это они — сволочи!
— Я полюбил тебя, говорю правду. Но моя жизнь принадлежит России, нельзя допустить такого безумного и кровавого будущего. Я не дозволю этой сволочи растерзать мою страну, изнасиловать ее! Даже если ты уйдешь от меня! Все равно! А смерти не боюсь! Я давно умер…
После ухода командующего 2-м корпусом, Михаил Александрович еще немного прошелся по комнате и невесело рассмеялся, будто выдавливая из себя сарказм.
Однако свое нетерпение Ермаков обуздал — как военный министр он сейчас должен был принять рапорт, обойти почетный караул, потом пропустить его мимо себя парадным маршем и лишь после заняться выяснением отношений. И вздохнув, он направился к строю…
— Давай его сюда. Это наш «друг» решил напрямую с нами поговорить. А то его цепной пес от самого Ачинска за мной гонится, только догнать никак не может. Вот и решил теперь в переговоры вступить? Или покуражиться?