Это по-татарски так прощаются, saw bulıçız.
Присел рядом с ним и коротко, без подробностей, но все равно много рассказал о бреде, который бурлил дома.
Я тоже ничего вспоминать не хотел. Я хотел есть. Так, что руки тряслись.
Тусклая плита была той самой. С фотографии из дома äbi. А в том месте, где на снимке напряженно стоял Марат-абый, вытянулся невысокий холмик. И на блестящей плите было написано: «Марат Миңǝхмǝт улы Госманов» — и даты жизни.
Я еще додумывал эту мудрую и бесполезную мысль, когда понял, что нет в доме никого. Вернее, не понял, а унюхал. Нежилой в доме запах был. Нежилой, застоявшийся и холодный.
– Куда идем? – деловито осведомилась Дилька, неудобно, левой рукой с пакетом, растирая глаза. Правой рукой она крепко держала мою ладонь – чтобы не потерялся.