– Ложись спать, – сказала она, остановившись, но не оборачиваясь.
Сложил я там плохо все, что ли, холодея, подумал я на бегу. Хотя тут же вспомнил, что тарелки сложил очень аккуратно, стопочками. Разве что их с плеча на пол сметали.
Я помотал головой. Не помнил я ее, совсем. Шайхимардан-абыя помнил – старый такой, с бородой, хромал и с палкой ходил, еще планочки разноцветные у него на коричневом пиджаке были. Или это Нариман-абый был?
Я собирался вытащить родителей. А из болезни, из сказки или там грустного стечения обстоятельств, мне пофиг.
Вдоль ограды я ходил минут пятнадцать, не больше. Кидался то на помятую ветку, то на скукоженный листок – и возвращался.
Устремился на обочину и влетел в стог, который оказался сильно ближе, чем я думал. Сено было мерзлым, старым, пыльным, колким и к тому же гадостно липло к мокрому лицу и шее. Луна, распинавшая облачка, висела прямо под носом, и к ней, судя по перекошенному лицу, тоже что-то липло. Я все равно быстро зарылся в сено, выпрямился и застонал от удовольствия. Рядом тяжело плюхнулась и зашуршала Дилька.