Не понимает, что ли, подумал я и хотел уже рявкнуть по-татарски. Осекся. Как раз татары-то к свиньям отношения обычно не имеют, раз мусульмане. Но, может, она кряшен – тогда лучше по-татарски. А может, марийка или удмуртка. Все равно же по-русски понимать должна, это совсем древние абыстайки по-нашему только колтычат.
Надо было помолиться или сказать что-то важное. Я постеснялся. Сказал: «Щас». Чтобы никто не думал, что я тупо проветриваюсь тут.
Разобрать, деревня это, стоянка святого Эльма или классный час в школе баскервильских собак, мы не успели. Ровно на пятисотом шаге огни неровно перекрылись. Я остановился, всматриваясь, и как-то очень быстро угадал в препятствии стога сена. Три или четыре, вдоль дороги, высокие и не совсем потерпевшие, хотя зима была сердитой.
Мы сорвали с носов влажные шарфы и дышали, дышали, глядя друг на друга и не обращая внимания ни на возможную дислокацию врагов, ни на красоты природы, ни на хлопок с щелчком за спиной. То есть я на щелчок обернулся ножом вперед, но ничего страшного, кроме закрытой двери, не обнаружил и успокоился.
На кухне еле слышно бурчал холодильник, по карнизу редко щелкали капли, завтра совсем потеплеет. Я лег и закрыл глаза.
Раз так – будем играть по правилам дурдома. Наполеоновским, или кто еще в домике живет.