Дилька помолчала, прислушиваясь к ощущениям, а может, дожевывая, – и засмеялась.
– Сейчас-сейчас, – сказал я и заторопился.
Бичура вернулась к прерванному ужину. А я про нее и забыл.
Я однажды капнул кипятком на бумажку из факса, оставленную мамой на кухне. Влетело, конечно, хотя чего оставлять-то где ни попадя. Дело не в этом, а в том, что кипяток, оказывается, проедает факсовую бумагу, как кислота. Вернее, полупрозрачная бумажная основа остается невредимой, а вот беленький термослой идет черными кляксами на пол-листа.
Я застыл как мог. Глаза не жгло, но грело – и каждая вспышка отталкивала всю голову.
Я стряхнул жижу и ряску с руки, быстро разулся и разделся до джинсов и встал на край лужицы, стараясь не ежиться и не оглядываться на одежду. Жалко будет опять без телефона и ножа остаться. Без одежды, впрочем, тоже.