— Она? Нет, конечно. Она просто наивная дурочка, которой однокурсники запудрили мозги вздорными идеями. Но у девочки очень непростой папа.
Не тратя времени на дальнейшие размышления, Фридрих осторожно обернул аппаратик в чистую салфетку (какая удача, что он был в перчатках — стало быть, отпечатки хозяина сохранились!) и сунул в карман куртки. Открыв кран, он наскоро смыл грязь с рукава и поспешно вышел из ванной, напустив на себя озабоченный вид.
— Похоже, ты прав, — согласился Фридрих. — Я не раз думал, что мы победили не только потому, что превосходили большевиков с точки зрения политической, экономической и военной. Мы превосходили их эстетически. Я не знаю более красивой патриотической музыки, чем нацистские марши. И более красивой формы, чем эсэсовская. Отдельное спасибо АКК за то, что, разгромив прежнюю структуру СС, атрибутику они не тронули... Разве могли с этим сравниться уродливые большевицкие френчи? А великолепная драматургия факельных шествий? Что такое на их фоне пошлые колонны рабочих и колхозниц на красных парадах? Но иногда это играет и против нас... Кстати, русские знают? — спросил он, возвращаясь к деловому тону.
— Хорошо же ты себя сберегла, да и меня заодно! — орал Жорж. — Ты повесила на нас обузу, от которой нам теперь не отделаться до конца дней. Дети — самая отвратительная повинность, наложенная государством на человека. Особенно фашистским государством. Теперь мы прикованы к нему чугунной цепью... Как ты могла не выпить таблетку!
— Еще какие-то трупы, о которых я не знаю? — осведомился Власов.
— Я включил! — возмущенно возразил Гельман.