Вот здесь остановился их автобус, когда они ехали в деревню. На том рыжем обрывчике Кирилл увидел двух собак, когда Лиза сбежала из автобуса. А вот за обрывчиком и отворот. В тот раз Кирилл смотрел на собак, на Лизу, и не обратил внимания на неприметный съезд.
В темноте нельзя было разглядеть, насколько вода чистая. Хотя с чего ей быть грязной? Промышленности вокруг никакой. Кирилл поставил ведро на край колодца, наклонил одной рукой, выливая воду тонкой струйкой, и сунул под неё свою бутылку. Бутылка, наполняясь, заиграла в ладони и увесисто тяжелела.
— Шестаков-то? Мудила один. Депутат он там в Москве, что ли, или банкир. Отгрохал себе крутую дачу в заповеднике. У нас все бабы на него работают. Убираются, цветы поливают. Ништяк, но получают.
Валерий ходил взад-вперёд за кучами хлама, разговаривая по телефону. Гугер отрешённо пережидал визит гостя.
— Кирюша! — окликнул Кирилла девичий голос за спиной.
Просёлочная дорога вела мимо церкви. Кирилл посмотрел на белёсые стены храма, на дырявый купол, обглоданную колокольню. Там, в церкви, у простенка стояла снятая фреска Псоглавца. Увезут ли они её? Увезут, за это ведь им и платят деньги. И Кириллу стало жаль святого Христофора. Здесь он погибал. Но здесь он жил. Сходил со стены или не сходил, но как-то действовал на людей. Пусть даже и никчёмных. А в музее он будто окаменеет. Станет странным курьёзом.