— В целом — принимается. Осталось два вопроса: что делать с группой прикрытия, а что — с радистом?
— А разве это не ваше? — ответил я вопросом на вопрос. — Этот аппарат с обеда висит над Берлином.
Такие мысли были у Алекса, когда вертолеты набрали высоту и сделали круг над авиабазой, реальный урон которой возможно было рассмотреть только сейчас — несколько подчистую разрушенных артогнем ангаров, разбитую им же авиационную и наземную технику. Дальше пошли наши позиции — закопанные в землю бронемашины, позиции тяжелого оружия и немного хаотичные, но организованные укрытия и укрепления. Сейчас в паре мест горел зеленый дым, а также моргали проблесковые ответчики, обозначающие наши позиции. И следы от артобстрелов тоже были хорошо заметны — разбитая техника, обваленные ходы сообщений и окопы… Хорошо хоть, что перед нашими позициями этого металлолома и удобрений еще больше.
Дым, крики, ругань. Очередь в киоски за сигаретами. Какой-то полкаш орет на какого-то майора. Майор потом бежит и орет на какого-то капитана. Капитан мчится материть… И так далее до самого замызганного рядового. Пищевая цепочка в действии.
Кстати, из оставшихся девяти инженеров я оказался единственным служившим. Два года я командовал древней радиолокационной станцией на Дальнем Востоке, задачей которой было выдавать целеуказание «Букам». Выглядело такое распределение ролей примерно так же, как если бы близорукий очкарик подсказывал соколу, где пташку ловить, но в армии на такие курьезы внимания не обращали. Положено иметь резервную станцию наведения — имеем. А то, что она допотопная и станции самих «Буков» совершеннее минимум на порядок, никого не волнует. Правда, старушка моя работала отлично, наверное, потому, что большую часть жизни провела на длительном хранении и всепролазные руки русского солдата к ней не прикасались.
Пелагея перекрестилась, поклонилась трижды перед иконой земным поклоном, потом уже вышла из избы.