— А потом куда эти выжившие делись? — спросил я, подозрительно вглядываясь в темный дверной проем в противоположной нам стене.
— Ну чего, — вскарабкался в кабину Санек, заглянул за спинку кресла в мое логово. — Как жизнь без меня влачите? А что Горошенко какой-то дерганый?
— Я никак не могу понять ее отношение ко мне, — продолжал я жаловаться зверьку, жуя с ним на пару мясо. — То ли это просто интерес как к необычному существу… ну, как к тебе, например. То ли…
По моим смутным воспоминаниям, меня, как ребенка, перенесли на руках в комнату и уложили на кровать. Укол. Головная боль, словно не желая сдавать позиции, уходит постепенно, напоминая о себе смягчающимися толчками. Спать… спать…
Моя голова потихоньку начинала протестовать против такой обильной нагрузки, выражая свой протест через постепенно накатывающую боль. Поначалу ее можно было терпеть, но вскоре прихватило так, что все мысли были куда-то вытеснены и я завис. Завис, пытаясь вспомнить, где в моем багаже цитрамон или еще что-то подобное и где, собственно, может быть мой так называемый багаж. Джинсы-то мне новые принесли — явно со склада… Хранимые дома, на полке в бельевом шкафу так не пахли бы…
Нэко сидел на ящике в прицепе под тусклой лампочкой на потолке. Над его руками, разложив вокруг целую россыпь инструментов, снова корпел Санек. Я, успевший поспать несколько часов в каютке прицепа, пил очередную чашку кофе, приводя сонный мозг в порядок. Ками, больше наблюдая за мной, чем за страданиями брата, выглядывала из открытой двери каютки. Даже Маня, словно принимая участие в моральной поддержке Санька, лежала на ящике рядом со мной, уткнув морду в мои колени. Одним словом, весь экипаж, кроме спящего в кабине Данилыча, был в сборе.