— Умеешь, — уверенно возразил он. Встал, помог подняться ей, потом откинул покрывало с постели, поднял Ольгу на руки и осторожно положил, не переставая при этом все время говорить: — Ты умеешь любить. Ты очень даже умеешь любить… Я все знаю про тебя, Оленька. Я все очень хорошо про тебя знаю. Ты любишь детей, и любишь зверей, и любишь людей…
Ой, ну вот зачем он так шутит? То есть нет, не похоже, что шутит, но это еще хуже… В любом случае она не умеет вести легкий разговор в таком ключе. Она вообще не умеет вести легкие разговоры. Каждый раз ей так безумно неловко, каждый раз она так теряется, будто оказалась на сцене в разгар незнакомой пьесы, а роли своей не знает, а софиты в глаза, а темная яма зрительного зала насмешливо и ожидающе молчит, а поджилки трясутся, а плакать — это уже и вовсе позор… Ольга зажмурилась и, не выдержав, всхлипнула.
Ольга шла, держа за руку его дочь, слушала, что с жаром ей рассказывает Тамара, смотрела под ноги и кусала губы.
— Да бросьте вы. — Ольга с гримасой неудовольствия отстранилась. — Глупости все это.
— Что ты подумала? — растерялся Игорь. — За что тебя прощать?
— Значит, так надо было. — Он говорил с ней, как с больным ребенком. — Съешь таблеточку, а? Не могу я смотреть, как ты мучаешься…