— Вот твое место. В тринадцать ноль-ноль — построение. Шоб был как штык, форма — с иголочки.
Помещение оказалось душевой. Вместе со мной в душевую ввалились двое охранников с оружием. Один из эсэсовцев начал что-то говорить мне, но я больше ориентировался на жесты: мне приказывали снять одежду и вымыться. Нигде не встречал, чтобы душ входил в обязательную процедуру перед расстрелом, могли бы и вообще не возиться, а просто отправить в лагерь. Но раз хотят видеть меня чистым, значит, я зачем-то им нужен, значит, еще поживем. Но что это будет за жизнь? Вещи я хотел повесить на крючок, но эсэсовец указал в угол — кидай туда. Неприятно, когда на тебя голого пристально пялятся два мужика. Понимаю, они не по своей инициативе, у них приказ, но все равно противно. А тут еще нарисовалась средних лет немка в сером платье с белым передником — принесла полотенце и белье, подчеркнуто смотрела только перед собой, сквозь присутствующих.
А чего шептать? Пока тангента не нажата, нас никто не услышит, радиостанция-то симплексная. Прижимаю черный эбонитовый наушник к уху, а тангенту нажать не успеваю.
Но вот я скорее ощущаю, чем слышу: «К бою!».
Как только я разлепил глаза и осознал, где нахожусь, мне стало муторно. Вставать не хотелось, но и дальше валяться было невозможно. Едва я успел натянуть гимнастерку, как пришел моих габаритов мужик с четырьмя треугольниками в петлицах и матюгами выгнал личный состав на зарядку. Впрочем, не всех, некоторые его мат проигнорировали. Ничего удивительного — здесь были личные водители комполка и начштаба, штабные писари и прочая шушера, над которой власть старшины была весьма условной.