А на поле броневичок немецкий и один наш Т-50 стоят. Броневик весело так догорает, а «пятидесятка» вроде даже и неповрежденная стоит. Достал я флажки да сигнал дал: «Вперед! Делай, как я!»
Внезапно все стихло, и только рев мотора еще некоторое время терзает мой слух. Укрываемся в заранее отрытый капонир… Вылезаю, вдыхаю такой чистый, пьянящий, как молодое вино, воздух… и только сейчас понимаю, как изменилось все вокруг. Догорают немецко-французские танки, дымят вторично подожженные остатки домов и станционных сооружений, а справа на поле чадит… Господи, как же так?.. Наша «трешка»… Линии окопов, ранее почти незаметные на фоне травы, сейчас выделяются из-за огромного количества воронок вокруг, иногда накрывающих сами траншеи. Слышны стоны раненых, особенно громкие на фоне наступившей тишины…
— Надо принимать меры, Яков Григорьевич, — сказал один из наблюдателей, выслушав доклад вернувшегося инженера и повернувшись к другому, который с ожесточением протирал стекла бинокля, словно они были виноваты в очередной неприятности.
«Нет, Москве точно делать нечего. Мало того что с началом войны увеличили выработку, ухудшилось снабжение и часть вольнонаемных забрали, еще и головоломки подкидывают. Ну кого из тех, кто здесь до революции жил, найдешь?
— Первые, контратака! Береза, Береза, сосредоточенный по квадрату шесть, как поняли, прием.
— Кузьма, про масло не забудь. И остальным напомни! Сема, как твоя новая бандура? Закончил? Надежда есть?