Верно, с этим я был согласен, как мне казалось. Она дала мне выпить стакан вина. Она и правда вела себя со мной как мама. Но временами я видел, до чего она красива и молода.
— Значит, когда-нибудь я тебя убью? — спросил я еще в полузабытьи, хотя она уже смеялась, воодушевленно разрезая птичье мясо.
— Ну, картинка, изображавшая Гёте, знаете, писателя Гёте. Но на ней он был не такой, как на самом деле — впрочем, точно это вообще неизвестно, он умер сто лет назад. Просто какой-то современный художник подогнал Гёте к своему представлению о нем, и эта картинка разозлила меня, показалась мне мерзкой — не знаю, понятно ли вам это?
— Отлично, — сказал он. — Мы, значит, коллеги. А теперь выполните, пожалуйста, свой долг, коллега.
— Да, — сказала она теперь, — тут ты прав. Конечно, война опять будет, не нужно читать газет, чтобы это знать. Можно, конечно, грустить по этому поводу, но не стоит. Это все равно что грустить о том, что, как ни вертись, как ни старайся, а от смерти не отвертеться. Бороться со смертью, милый Гарри, — это всегда прекрасное, благородное, чудесное и достойное дело, а значит, бороться с войной — тоже. Но и это всегда — безнадежное донкихотство.
— О да, мы с ней очень близко знакомы. Она тебя очень интересует?